100 самарских художников. Жигулевский эндемик Евгений Казнин

14 лет назад, вот так же в мае, Волга забрала художника Евгения Казнина. Я не знаю как истолковать символ этой истории, но Женя, на мой взгляд, был именно тем человеком, творцом, который поддержал великую преемственность волжского пейзажа. В новом кислотно-окрашенном и психоделическом мире, в эпохе, которую любят называть постмодерном, Евгений Казнин принял эстафету от наших великих — Пурыгина, Филиппова, Комиссарова — и… Волга взяла его самого. 

Да, конечно, это история про поколение, застрявшее между эпохами — но и такой социально-окрашенной морали тоже не будет. Да, не будем ханжами: он охотно играл в pauvre peintre, его частенько причисляли к маргинальному искусству, в основном, ради трескучей рекламы. Но сам Казнин был очень хрупкий и ранимый человек, с оголенными нервами. Его иконический автопортрет в черном пиджаке на желтом фоне — ироническая, но инфернальная инверсия знаменитого образа Дэвида Бирна из культового фильма Stop Making Sense. Такой же нарочито большой пиджак, но не белый, а черный. И даже в типаж внешности схож. И тревожный желтый цвет… Да, теперь все это кажется говорящим, но когда эту картину впервые представили публике, она вызвала чистый восторг и удивление: выпускник нашего художественного училища сразу же заявил себя, как художник с собственным видением. 

Искусствовед Константин Зацепин очень точно описал его творческий метод: «Творчество было для Казнина сродни духовной практике. Ему удалось запечатлеть моменты почти экстатического, полного психологического погружения в созерцаемый ландшафт. Основным местом, в котором совершались подобные практики, были Жигули, чье энергетическое пространство интересовало художника во всей полноте его воздействия на сознание. Изучая тонкие связи элементов пейзажа, а также связанную с ним мифологию и метафизику, художник активно пропускал их сквозь собственный, крайне субъективный, визуальный опыт. Место реального мира на картинах Евгения в итоге занимает воображаемый, фантасмагоричный мир со своими устойчивыми чертами и психоделической цветовой гаммой».

В творчестве Казнина Жигули занимают очень большое место. При этом Волгой он как бы пренебрегает. Для него мистикой наполнена прежде всего земля и разные фантастические создания, растущие из нее. Подсолнухи и одуванчики — два главных цветка для Жени. И подсолнухи эти, конечно, ван-гоговские. Жизнью и творчеством великого голландца он восхищался всегда. Вот что вспоминает самарский автор и журналист Вадим Карасев об интервью с Казниным на эту тему: «Как-то я спросил, ощущает ли он себя человеком своего поколения, поколения родившихся в 70-х. К какому бы поколению человек ни принадлежал, ответил Женя, его более всего волнуют вечные вопросы. Что есть добро и зло? Что есть жизнь и смерть? Что такое сон? А непонимание одного поколения другим – проблема зачастую надуманная. Если бы это было не так, — сказал Женя, — я не чувствовал бы так остро Ван Гога – человека, который жил совсем в другой стране и в другом времени…». 

Еще один цветок Казнина — одуванчик. Недобрый, колючий и острый, с листьями, края которых напоминают ржавое, зазубренное, но еще убийственное лезвие. Да и подсолнухи у Жени сгорают, обугливаются и превращаются в черные глазницы, взирающие на нас из ниоткуда.

Женя не только писал картины и делал графические работы — он много сочинял. Поэзия, прозаические наброски и манифест, который, наверное, и определил длину его пути. Если правильно прочитать, то становится ясно: в своем непростом, но ярком мире художник Казнин прожил очень долгую и насыщенную жизнь.

«Итак, в 32 года я осознал, насколько Верно (бессознательно, но чувствовал подсознательно) Предназначение Художника. Творчество – Безграничная свобода – Ты Творец. 

По Чувству Мира, по Зрелости Сознания прикину — соответствие моих 32 лет 77-80 годам. Но при этом в силу возраста, складов и допинга еще есть огромный ЗАПАЛ».

Евгений написал это в 2006 году, когда совсем немного жизненного пути ему оставалось. И можно как угодно играть на этой трагической предопределенности его судьбы, но видимо, для Жени это был единственный путь. Хотя бы сам он воспринимал прожитое, как длинную полноценную жизнь. Ну а то, что суждено было увидеть со стороны нам, счастливым современникам, — это пролет кометы. Потому что Казнина, конечно, было видно. Даже в самом маргинальном облике, бритый наголо, в каком-то псевдо-милитари, он оставался Художником. Хрупким, но очень крепким.

Он ушел четырнадцать лет назад, но его имя, к счастью, не будет утрачено. Мама Евгения передала все работы сына в коллекцию Самарского художественного музея. И пейзажи казнинско-кастанедовских Жигулей займут достойное место в залах. Ведь это уже история. Яркая, колючая и острая, но настоящая история самарского искусства. 

Страничка истории

Граф Лев Николаевич Толстой для своих современников был совестью эпохи. Не были безразличны к жизни, литературному творчеству и общественной деятельности Толстого и самарцы. Городские газеты публиковали перепечатки статей о нем из российских изданий.

Писали свои заметки о писателе и местные журналисты. «Самарская газета» систематически размещала материалы о нем, почти одновременно со столичными изданиями публиковала текст романа «Воскресение» и дала подборку суждений зарубежных критиков. А в сентябре 1900 года в ней было напечатано стихотворение местной поэтессы Елены Буланиной, посвященное этому произведению.

Такое внимание часто вызывало недовольство властей. Самарский губернатор в марте 1902 года жаловался в Главное управление по делам печати на редакцию «Самарской газеты» — дескать, имя графа Толстого мелькает на ее страницах почти ежедневно.