Последнее интервью Василия Чернова

8 февраля 2019 года на 74-м году жизни после продолжительной болезни скончался актер театра «СамАрт» — заслуженный артист Самарской области Василий Чернов.

В 2018 году он выпустил книгу «Мои живые» — о друзьях, коллегах, учителях и собственно своей судьбе. К выходу этой книги было приурочено его последнее интервью в «Самарской газете».

«Напомни людям, что мы есть»

— Моя мама похоронена на Городском кладбище. К ней я хожу по так называемой «актерской аллее». Там лежат многие из тех, с кем мне в свое время довелось поработать. Всеми забытые, никому не нужные. Проходя мимо их могил, я чувствовал, что должен что-то сделать для сохранения памяти о них. У меня было ощущение, что они как бы просят: «Напомни людям, что мы есть».

И вот я сел и начал писать. Потом прочитал — такая чушь! Какие-то вымученные тексты. Тогда я взял диктофон и начал просто рассказывать. Наговорил листов на 700. Затем обратился к старинному другу -Борису Кожину, который помог мне отредактировать текст. Из того, что было сначала, он оставил примерно одну треть. Многое убрал, наверное, потому, что у меня очень острый язык. Ненавижу артистов. Я люблю актеров. Их можно пересчитать по пальцам: Леонов, Гафт, Грибов, Яншин…

В первую очередь мне хотелось рассказать об актерах, что я и сделал в этой книге.

Ошибка или прием?

— Каждому человеку посвящена отдельная глава. Называются они своеобразно. «Батенька» — про Михаила Лазарева, «Дядя Коля» — про Николая Засухина, «Князь» — про Ефима Григорьева, «Мама Лиза» — про Елизавету Фролову, добрую, очень талантливую актрису.

«Хаим» — про Алексея Симковича. Когда он приходил в театр, то всем говорил «здравствуйте», а мне: «Здорово, Хаим!» И я ему отвечал: «Здорово, Хаим!» Почему-то он считал, что я еврей.

«Рыбак» — про Ольгерда Тарасова. Мы вместе участвовали в спектакле «Продавец дождя», я играл Джима, а Тарасов — моего папу. В зале присутствовала комиссия из Москвы, оценивали постановку, чтобы присвоить режиссеру, Сергею Надеждину, следующую категорию. В определенный момент я должен был произнести длинный монолог. И вдруг текст вылетел у меня из головы. Я испугался — со мной такое случилось впервые. Своими словами врать со сцены не умею. Тихонечко подошел к Тарасову и, почти не шевеля губами, спросил: «Что я дальше говорю?» А он стоял спиной к зрителям. И не поворачиваясь к залу, Тарасов мне отвечает: «Да хрен тя знает!» Я захохотал так, что упал на пол. Надеждин бегает за кулисами, показывает кулаки, от этого еще смешнее. Тарасов и сам затрясся от смеха, расхохотался и мой брат по спектаклю.

На обсуждении после все критики единодушно присвоили Надеждину нужную категорию: «Мы видели много спектаклей «Продавец дождя», но такой находки, когда среди монолога младший вдруг начинает хохотать и вся семья смеется, не было. Такое единение — это здорово!»

Биг босс и рязанский Ричард III

— «Биг босс» — про Петра Львовича Монастырского. У меня к нему неоднозначное отношение. Он был великий администратор, хороший режиссер, но человек непростой. Петр Львович очень многое сделал для театра. Поставил спектакль «Ричард III», который 40 лет не шел нигде, в том числе и за рубежом. Эту пьесу пытались ставить, но режиссеров ждал провал. А здесь спектакль вдруг «выстрелил».

Когда постановку привезли в Москву, великие мхатовские мастера пришли посмотреть на игру дяди Коли -Николая Николаевича Засухина, который исполнял роль Ричарда III. А он уже успел снять грим, и стало видно его лицо — рязанского мужичка, толстенького, улыбчивого. И Грибов сказал: «Эта вот морда, пятак стертый, сыграл Ричарда? Удивительно…» Ему можно было так говорить, потому что он Грибов.

Довольно часто бывало так, что мы с Петром Львовичем не разговаривали — по разным причинам. Когда я открыл свой театр «Актер» (спасибо «Батеньке» — Михаилу Гавриловичу Лазареву), Монастырский спросил у меня: «Ты теперь большой человек стал, театром руководишь. Скажи мне, что можно сделать, чтобы вернуть нашей Драме былую славу, зрителя?» «Петр Львович, почитайте великих: «Кто сгорел, того не подожжешь». Нужна свежая струя. Вам нужно быть администратором, зовите ставить молодежь и не вмешивайтесь». После такого ответа он со мной долго не разговаривал.

Высоцкий

— Мне посчастливилось быть знакомым с Владимиром Высоцким. Я не понимал, чем ему, 29-летнему, может быть интересен 21-летний мальчишка. Он уже выглядел уставшим. Мы странно познакомились. Я обращаюсь к нему: «Владимир…» и забыл отчество. А он подает руку: «Да Володя, Володя». Сперва я опешил от встречи с ним, но потом чувствовал себя с Высоцким как с ровней.

Не знаю, почему говорят, что он был закрытый. Очень открытый — душа нараспашку. Мы болтали, он по моей просьбе спел песню, потом говорит: «Ну, почитай стихи». «Какие?» «Ты же пишешь. Я же вижу». Прочитал. С одним стихотворением он мне помог:

А если нет, то забери меня к себе,

От одиночества устал! Мне на земле не по себе.

Ты забери!

Пока стою!

Пока я не упал!

Высоцкий сказал: «Добавь: «Пока стою». Я говорю: «Нарушается же стих». «Да хрен с ним! Зато суть вылазит».

В другой раз он пригласил меня с собой на выступление: «Поехали. Ты почитаешь, я в это время отдохну». Я не решился, отказался. Потом жалел, конечно.

Вместо послесловия

— Почти все главы — истории из жизни. Мои личные воспоминания о встречах с актерами, режиссерами. Есть одна глава — «Вместо антракта», в которой я рассуждаю об «искюстве», о театре. Борис Кожин очень многое вычеркнул. Кроме того, осталось очень много людей, о которых я пока не написал. Если получится, сделаю еще одну книгу.