О власти искусства и об искусстве власти

Светлана Хумарьян: "Руководить – это значит не мешать талантливым людям работать"

Самарской губернии — 160. 40 лет культурой этой губернии управляла Светлана Петровна Хумарьян, и сегодня она рассказывает о самых ярких и самых драматичных фактах своей биографии.

— Вы ведь в Самару из Иркутска приехали? И уже “обожженной искусством”?

— В Иркутске очень хорошая драма была, а в войну к нам туда еще и киевскую оперу эвакуировали. И я с четырех лет ходила и в театры, и в драмкружок, и в студию хореографии. Как раз война началась. И жизнь заставляла быть самостоятельной. Мама часто уезжала в командировки. Она в обкоме инструктором по культуре работала, и командировки были продолжительными — и месяц, и два. Оставит хлебную карточку у соседей, и я живу. Летом — во дворе все время. Двор интернациональный, один на всех огород — никто морковки без надобности не вытащит! Но другому, если надо, последнее отдавали. Мама привезет жмыха мешок – всем двором жуем. В жизни не ела ничего вкуснее!

А в Куйбышев мы приехали в 49-м. И я тут же во Дворец пионеров записалась. Cначала – во Дворец пионеров, и только потом – в школу. И опять все вечера – в театре. Дольский, Волох, Кирпичникова… Очень был сильный состав тогда в Опере. А какой была Драма!

— Кстати, о Драме. У Шебуева Георгия Александровича в этом году — юбилей. Он же 1891 года рождения.

— Высокого интеллекта был человек. И всегда очень интересно выстраивал роль. Цеплял и вторые, и третьи планы. Мы когда с мамой приехали, здесь как раз “Крепость на Волге” Кремлева шла. Шебуев играл совершенно изумительно. И тогда Государственная премия — это было явление. Сомнительными путями, как сейчас, не получишь. Вообще, в 49-м Шебуев играл здесь все. И не было концерта в филармонии, нового спектакля в опере, которые бы он пропустил. А как писал об искусстве!

— А в балете тогда расцветала Данилова.

— Тогда уже Наталья Владимировна была главным балетмейстером и вместе со своей мамой, Надеждой Петровной Галат, вела во Дворце пионеров балетную студию. Я у них занималась. Надежда Петровна тоже удивительный человек. Cолистка балета Императорских театров и первая жена выдающегося контрабасиста и дирижера Сергея Кусевицкого.

Он потом вместе с Танеевым и Скрябиным увлекся идеей филармонического общества; оставил Надежду Петровну, женился на дочке промышленника и все ее миллионы пустил на создание этого общества и мировые гастроли. Он и в Самаре гастролировал.

Но Данилова не его дочь, а царского офицера, за которого Надежда Петровна вышла после развода с Кусевицким. Некоторые журналисты пытаются утверждать обратное. Но я от самой Натальи Владимировны знаю, как ее эти выдумки раздражали.

— А драмкружок кто у вас вел?

— Очень известный тогда артист нашей Драмы Оскар Осипович Марков. Как артист не “первач”, но мастерски играл вторые роли! Лучшего Салая Салтановича в “Последней жертве” я просто не видела. И каких только спектаклей он с нами не ставил!

— Елки?

-Обязательно.

— И Cвета Белоноженко на  ёлках кто?

— Лиса.

— Ну, конечно! Рыжая ведь. Сергея Георгиевича (С.Г. Хумарьян, супруг, — ред.) эта ваша рыжая копна и пленила, насколько я знаю. А где вы тогда жили?

— На Куйбышевской. В “Художественном”. Входишь в кинотеатр, по лестнице поднимаешься, налево – зрительный зал, направо – наша коммуналка. Удобства общие, кухни никакой – в комнате, на плитке готовили. И с пяти утра уже не спишь: кафе – внизу, в пять привозят мороженое в длинных металлических цилиндрах, а пустые кидают в машину. Грохот…

— Зато вечерами — под окнами “брод”, где вся “продвинутая”, как сейчас говорят, молодежь тусуется.

— Я на “брод” только к ночи попадала. В театрах же все вечера. Ну, постоим после спектакля у парфюмерного магазина…

— С Сергеем Георгиевичем в театре познакомились?

— На улице.

— Пристал.

— Да что-то спросил. Ну, в лицо-то я его знала давно. Мимо моей школы в пединститут ходил. Он несколько старше и уже на истфаке учился. Истфак – это Льва Толстого, а школа возле филармонии была.

— Но замуж вы шли уже за “чекиста”.

— Лейтенант МГБ.

— А на дворе — “оттепель”.

— 58-й, но все эти градации – такая условность. Для меня “оттепель” — это новое содержание литературных журналов. Мы их все выписывали и читали тогда, не отрываясь.

— ”Один день Ивана Денисовича”.

— Как раз эта повесть потрясения не вызвала. Печатались же и Булгаков, и Пильняк, и Зайцев… А каким открытием стала проза Андрея Платонова!

— Да я почему про солженицынскую повесть спросила. Потому что понять не могу, как такое может быть: вы – второй человек в областном управлении культуры, тогда еще – второй, замужем за офицером госбезопасности, и водите дружбу с Ростроповичем, на даче которого “антисоветчик” Солженицын пишет свой “антисоветский роман”. И Ростропович ходит к вам в гости и танцует “сентиментальное танго” с легендой самарского балета Шелест под аккомпанемент контрразведчика Хумарьяна.

— Солженицын на даче у Ростроповича – это не “оттепель”, это семидесятые. А Мстислав Леопольдович и раньше в Самару неоднократно приезжал на гастроли.

— Но тогда, в семидесятые, вы знали, что отношения у него с властью из-за Солженицына, мягко говоря, напряженные?

— Конечно. Да он и сам не скрывал этого. Но он — великий маэстро, и мы его принимали, как великого маэстро. И в доме он у нас бывал. А что? Мы должны были ему сказать: ”У вас там Солженицын, и бывать у нас вы не можете?”

— Он говорил, что собирается эмигрировать?

— Он не хотел уезжать вообще. Последней каплей стало вот это хамство в Ульяновске. Ульяновский оркестр пригласил его и Вишневскую проехать с концертами по Волге. Был сентябрь, все оркестры уже вернулись в свои филармонии, и принимали ульяновцев только из-за Вишневской и Ростроповича, потому что сам по себе ульяновский оркестр такой же, как и другие в Поволжье.

Гастроли шли с огромным успехом. И вдруг Мстислав Леопольдович узнает, что в Ульяновске его фамилия на афише концерта, завершающего гастроли, заклеена объявлениями о выставке кроликов. У него концерт был в Тольятти. И мы с Гиларием Беляевым ( тогда — директор Куйбышевской филармонии, — ред.) туда ездили. Ростропович играл свои любимые Вариации на тему рококо. За пультом был Эдуард Серов… Годом раньше Мстислав Леопольдович играл Вариации у нас с Проваторовым (Г.П. Проваторов, главный дирижер симфонического оркестра Куйбышевской филармонии, -ред.), а Проваторов…

— Гений.

— Во всяком случае, если не абсолютно, то близко к этому. После концерта мы с Ростроповичем разговаривали, и все вроде нормально было, а на другой день звонит: “Можешь встретить меня на пристани? Одна?” Прихожу на пристань, он как всегда с виолончелью. Идем в “Жигули”, ему предоставляют 16-й номер. Тогда все выдающиеся гости там жили. Больше же в городе не было номера в две комнаты и с удобствами. Поднялись, он мне рассказывает про унижение с афишей и говорит: “Хочу написать Брежневу. И телеграммой отправить”. Пошла на почтамт, принесла бланки …

— Вы понимали, чем рисковали?

— Я не знаю… Я не думала. Я просто пошла на почту принесла бланков, он написал…

— Текст помните?

— Конечно. Он писал, что травля входит в систему. Что ему давно уже не дают работать. И просил оградить от оскорблений и немотивированных преследований.

— И что было потом?

— Встретили Галину Павловну Вишневскую, оркестр. На следующий вечер был объявлен концерт в нашей филармонии, и он очень нервничал. Часто звонил мне и спрашивал:”Ничего не случилось?”

— Ну, могли же запретить.

— Могли. И впоследствии так и было – отменяли концерты, срывали записи, и, в конце – концов, вынудили эмигрировать. Но у нас концерт состоялся. Больше того — я убедила Василия Федоровича Снегирева, зампреда облисполкома, подготовить грамоту и вручить после концерта Ростроповичу. Так Ростропович, когда на “Грозного” приехал, грамоту эту с собой привез.

— Помнил.

— Притом, что высочайших наград у него было как ни у кого в мире.

— Ну и со стороны Снегирева это был поступок.

— А у нас и в обкоме не возражал никто.

— Первым тогда был Орлов.

— Владимир Павлович. Русских Иван Николаевич заведовал отделом культуры, Жданова Валентина Ивановна — инструктор. Все были на концерте. А там разве что на люстре народ не висел. И овации! А потом Ростропович и Вишневская пригласили нас с Сергеем к ним в 16-й на ужин. И мы сидели вчетвером…

— И опять ничего об отъезде?

— Галина возмущалась: ” Как это ты позволяешь так c собой обращаться?!” Она вообще такая…

— Воительница. 

— Резкая, с обостренным чувством справедливости. И все очень боялись ее приезда на “Иоанна”. Но она так тогда певцам помогала!

— Ну, и конечно, это было событие — “Видения Иоанна Грозного”. “Культура” транслировала, и, казалось, весь мир в Самару съехался.

— Лучший оперный спектакль второй половины ХХ века, как потом писали московские и питерские музыковеды. Но когда мы “Иоанна” затевали, то и представить не могли, что Ростроповича в России увидим. Да он сам знать не знал, что вернется из Америки. У нас шел монографический фестиваль Слонимского, и Сергей Михайлович показал только что написанную увертюру. И она так всем понравилась, что мы заказали оперу. У нас уже шли его “Виринея”, “Мария Стюарт“, “Гамлет”, который стал всероссийской премьерой.

“Грозным” мы продолжали сотрудничество. Слонимский оперу написал. Театр стал готовиться к постановке, а уже – 96-й. В Петербург приезжает Росторопович, и Габитов (режиссер Мариинского театра и одна их кандидатур, которую мы рассматривали в качестве постановщика “Иоанна”) показывает ему оперу. А тот со Слонимским даже и не знаком, но тут же просит Габитова познакомить. Знакомится и говорит, что хотел бы “Иоанна” первым поставить. А у Слонимского же договоренность с Самарой. “Ну и хорошо! И я туда поеду!” — говорит Ростропович.

И, между прочим, Стуруа ( Р. Р. Cтуруа. Народный артист СССР и Грузинской ССР, лауреат Государственных премий СССР, РФ, художественный руководитель Театра имени Шота Руставели, — ред.) согласился на постановку только, чтобы с Ростроповичем поработать.

— А тут этот жуткий пожар в УВД… Вы в театре в тот вечер были?

— На прогоне. Около десяти Ростропович вылез из оркестровой ямы, час, наверное, шло обсуждение, в начале двенадцатого я поехала домой на Степана Разина, а тут….

— Он ведь пришел на похороны?

— Всю панихиду стоял! А до этого был в каждой пострадавшей семье, и почти весь свой гонорар отдал родным погибших. Попросил меня, я взяла в УВД адреса, и он сам людей объезжал. Без пятнадцати шесть возвращался в театр, становился за пульт, а после спектакля несколько раз рыдал просто.

— А сколько их всего было? Я о спектаклях.

— Маэстро дирижировал пятью, а всего их было тридцать. И это, вообще говоря, тоже редкая вещь. В Европе мировая премьера три — пять спектаклей живет.

— Из проектов, которые вы за 40 лет осуществили, были еще такого же масштаба, как “Грозный”?

— Если говорить о продолжительности резонанса, то, пожалуй, нет. А так… “Портреты современных композиторов” в филармонии, фестиваль классического балета в честь Аллы Шелест, благодаря которому мы знаем вообще всех “первачей” — Вишневу, Семеняку, Цискаридзе, Грачеву… Мы с Ульяной Лопаткиной (прима Мариинского театра,- ред.) познакомились, когда она еще не была всемирной известностью. Много всего было.

— Ну, и драма наша в те годы гремела.

— У нас все лучшее в драме связывают с Монастырским, но и до Монастырского были мощные режиссеры — Ростовцев, Простов, Гершт. А слава пошла еще в 37-м, когда на фестивале в Москве театр представил четыре горьковских спектакля. Особый успех имели “Варвары” в постановке Ростовцева, с Чекмасовой в роли Надежды Монаховой. Тогда-то театр и получил имя Горького.

И когда Петр Львович пришел в театр, они там все работали, эти блистательные актеры. Шебуев, Чекмасова, Кузнецов, Хапланов, Ершова, Засухины, Лазарев, Боголюбова… Петр Львович — незаурядный администратор и педагог, но он возглавил роскошную труппу.

— А какой из спектаклей Петра Львовича вы бы пересмотрели?

— “Дело Артамоновых”, пожалуй. В этом спектакле стал очевиден масштаб дарования Николая Засухина. Лазарев там был совершенно чудесный.

— “Миндаугас”?

— Это Головин. Вообще, это целая проблема — очередная режиссура при Монастырском. Киржнер, Меньшенин, Чернова, Рахлин, Попов… Фигуры в театральном мире российском заметные — со всеми у Петра Львовича не сложились отношения.

— А у вас со “старшими по званию” как складывалось? Со стороны казалось, что все происходит по волшебству: Cветлана Петровна сказала — “надо”, все ответили — “есть”.

— Отношения складывались нормально. И в республиканском министерстве, и в облисполкоме, и в обкоме. Но это не значит, что не было проблем. Каким сложным был период реконструкции филармонии! В 84-м же только опять открыли. Ходасевич, секретарь обкома по промышленности, стройкой занимался, а я все это время искала помещения для репетиций и концертов симфонического оркестра. В Опере тоже шла реконструкция. Трудно в то время было с инструментами. C деньгами тоже были большие сложности. К счастью, нашу область возглавляли люди, и вменяемые, и культурные.

— Муравьев, например. Мне рассказывали, как вы ему «сохраняли лицо».

— Это когда Гришин (В.В. Гришин, член Политбюро ЦК КПСС, — ред.) к нам приезжал. Гришин был большой любитель оперы, ну и попросил свозить его в театр. Труппа на гастролях, а он: ” Ну и что — пройдем по помещениям”. Муравьев позвонил мне, я прискакала, рассказываю – что и где. А там стенды с фотографиями спектаклей. Подходим к “Аиде”, Гришин с удивлением: “У вас что — и Радамес есть?!” (герой оперы, — ред.) Муравьев аж побледнел: оперу он не посещал, и, конечно, не знал, кто такой Радамес.

— А вот еще говорят, что начальнику управления культуры Хумарьян достался шофер первого секретаря обкома КПСС Орлова?

— Так получилось. А что касается Орлова… Удивительного обаяния и скромности был человек. Вообще, чем человек масштабнее, тем он скромнее. Я познакомилась с ним, когда еще замом работала. Репетиция в оперном – спектакль выпускается. А меня вдруг к Владимиру Павловичу вызывают. Срочно. В обком, да к первому и начальников управления приглашали нечасто, а я – зам. Захожу. Приятный с живыми глазами и говорит: “Ну, хоть посмотреть — против кого тут Петр Львович воюет. Либо, говорит, я, либо – она!”

Вот с этого и началось наше с Орловым знакомство. Три часа мы с ним тогда говорили о проблемах куйбышевской культуры.

— А вот вы упоминали Ходасевича. Говорят, он, как и Гришин, очень любил оперу.

— Необыкновенно увлечен был! Но c Геннадием Васильевичем я познакомилась, когда он еще на Металлурге работал. Главным инженером, потом директором, и входил в худсовет оперного театра — тогда требовали, чтоб и от общественности там кто-то обязательно был. Но он и симфонические концерты не пропускал. И с ним, конечно, одно удовольствие было работать.

Как и с Пановым Николаем Николаевичем. Ректор политехнического, а позже секретарь по идеологии. Как и с Виктором Васильевичем Рябовым. До того, как уйти в ЦК, он тоже у нас и ректором был, и в пединституте, и в госуниверситете, и секретарем обкома.

А с Виталием Ивановичем Воротниковым (Председа­тель Куйбышевского облиспол­кома (1967-1971), член По­литбюро ЦК КПСС (1967-1971), председатель Совета Министров РСФСР (1983-1988), Председате­ль Президиума Верховного Со­вета РСФСР (1988-1990), — ред.) мы первый “Стенвей” для филармонии покупали.

Я уж не говорю о Снегиреве Василии Федоровиче. Ох, какие у нас были баталии! Он же эмоциональный, и мы с ним, буквально поссорились, когда речь о постановке оперы “Братья Ульяновы” зашла. Я очень этой идеей увлеклась: опера отличная, и так хорошо ложилась на наш состав, Рябикин ставил, Айзикович дирижировал. А Снегирев, говорит: “Кому это нужно!” Слово – за слово: начал на меня кричать, я — в коридор, написала заявление об уходе, вернулась, вручила ему, он бумагу порвал, на пол бросил…Месяца два мы избегали общаться. Но на премьеру пришел, и спектакль так его взволновал, и так он потом извинялся…

— Снегирева не имела чести знать, но с Рябовым и Воротниковым судьба свела. Интервью нашей газете давали. Масштабные люди. И действительно очень скромные, открытые.

— Поэтому списывать все и всех только потому, что советское, я бы не стала.

— Да ни в коем случае! Один Кабалевский чего стоит! И этот знаменитый конкурс его имени. Впрочем, конкурс Кабалевского – это уже Городской молодежный клуб.

— Идея-то как раз Алексея Александровича Трифонова. Художественный руководитель филармонии, интеллигент до мозга костей и превосходный пианист — с отличием окончил Московскую консерваторию. Тогда сразу двое консерваторцев к нам приехали. Лидия Александровна Муравьева в музучилище возглавила фортепианное отделение. Тоже человек совершенно удивительный. Ну и вот Алексей Александрович. Идея конкурса – его. Но ГМК поддержал. И я многих там знала. И Славу Климова…

— …и Константина Титова.

— Видела. Скажем так. Познакомились мы, когда он в городскую власть пришел. Меня год как начальником областного управления поставили. Через мое нежелание, через слезы — Мосыченко (В.И. Мосыченко, Председатель исполкома Куйбышевского областного Совета депутатов трудящихся в 1989—1990 годах, — ред.) настоял. Ну и Титов, как председатель горсовета, пригласил на знакомство. И так встретил – чай, цветы… Договорились о сотрудничестве, но вскоре его назначили губернатором, и я думала, что он начальника управления культуры поменяет. Многих же тогда заменили. Оставил. И десять лет мы с Константином Алексеевичем проработали.

— И было ощущение, что губерния по части культуры если не впереди России всей, то в топе. Да и Самара звучала. Вот этот проект замечательный – «Из века XX в век ХХI». Аксенов, Войнович, Попов, Вознесенский, кинорежиссер Эльдар Рязанов, Козлов со своим «Арсеналом», Райкин c “Сатириконом”. Первая выставка Шемякина. Архитекторы со всего света c этими их реконструкциями старых самарских кварталов.

— Это Сысуевым все делалось, а не Титовым. Я в команде Титова была. Но мы и с Сысуевым очень хорошо работали. Помните, вот эту нашу культурную пятилетку? Сначала – Год Алабина, потом Год единения народов и культур… Национальные фестивали, впрочем, прошли у нас тогда и по всей области. И я очень подружилась с селом.

Я ведь почему так долго не соглашалась стать начальником управления культуры. А потому что, скажу честно, не знала и боялась села. У нас с Борисом Ивановичем Шаркуновым (предшественник Хумарьян на посту начальника управления культуры; Светлана Петровна работала тогда в должности заместителя, -ред.) при полной рабочей совместимости было разделение функций. Он — культпросветчик и занимался селом…

— А вы — искусствовед и занимались искусством.

— Но потом я в село буквально влюбилась. И, доведись, мне сейчас делать выбор: чем заниматься – искусством или культпросветработой, я бы оказалась в большом замешательстве. 11 музеев мы по области открыли! 8 театрально — концертных филиалов, куда каждый месяц выезжали и опера, и драма. И мы людей из села в Самару привозили. На премьеры, концерты. На "эстраде" филармонию окружали БМВ и Ауди. А на концертах Плетнева, Ростроповича — сельские автобусы. Ребятишек привозили из музыкальных школ, педагогов. Они лучшее, что тогда было, видели и слышали.

Я вообще всегда себе ставила задачу: показать Cамаре то, что меня взволновало. И Самара знает и спектакли Товстоногова, и спектакли Эфроса. В апреле на Европейском форуме Штайна будут чествовать, как великого режиссера. А “Орестею”-то его самарцы еще в ХХ веке видели.

— Вы и Фоменко нам привозили.

— Трижды. И всякий раз брала его спектакли на дотацию, с тем, чтобы руководители всех наших учреждений культуры смогли посмотреть. Людям нужны ориентиры. Я благодарна Тане Ефремовой – она сейчас привозит в Самару много хорошего. Но у нее частная фирма. А для меня главным было, чтобы к образцам имела доступ мало оплачиваемая интеллигенция. Десять концертов Плетнева! “Вы сгорите”, — говорил мне его директор.

— Но вы не сгорели.

— Такого музыкального подъема в городе я не помню. Десять вечеров, каждый – новая программа. Фантастика!

— Но вот эти дотации. Титов легко шел на них?

— У меня в управлении был отличный начальник планово-финансового отдела – Ольга Васильевна Терехина, и мы внутренние ресурсы находили. Но и, конечно, Титов помогал. “Грозного” внутренними ресурсами мы бы не подняли. У спектакля был свой бюджет. Но совсем не такой, как пишут. В десятки раз преувеличивают!

— То есть, Титов понимал, что культура — это политический ресурс.

— Конечно. Не зря одним из первых среди губернаторов стал лауреатом “Золотой маски”.

— Что же — вообще не было никаких разногласий?

— Были. Почему же нет. И несколько крупных.

— На почве?

— Когда пошла мода передавать собственность в муниципалитеты, Константин Алексеевич хотел все театры, библиотеки, музеи отдать городу.

— Удалось отбить.

— Дорогой ценой. Он только через два года понял, что я права. Что если бы все это ушло в муниципалитет, то загибалось бы в нищете сегодня.

— А как на этом уровне расстаются? Как в вашем случае было?

— У меня истек контракт, и мне должны были сообщить, продлят его или нет, но…

— Никаких телодвижений.

— Абсолютно. Начали как-то темнить… Юридически можно было еще год спокойно работать. Но я написала заявление. Меня считают заносчивой. Я не заносилась. Я просто никогда никому не позволяла вытирать о себя ноги. Передала бумагу, мне ее подписали, я освободила кабинет, но еще полгода он пустовал. Шум же поднялся. Ну, и, видимо, ждали, когда уляжется.

— И вы не встречались? С Титовым?

— Позвонили как-то из аппарата: прийдите на оперативку – вам вручат букет.

— Не пошли.

— Нет.

— А после виделись?

— Много раз. В театрах. И Константин Алексеевич как-то даже начал говорить о том, как благодарен, что в самое трудное время я была в его команде… А тогда – ни слова.

— Обычно в таких случаях вокруг ушедшего вакуум образуется. Образовался?

— Нет.

— А на душе?

— Да как — то сразу появилась работа. В “Промышленности и бизнесе” еженедельно – полоса о культуре. Потом Добрусинским проектом увлеклась (“Самарские судьбы”, — ред.). Параллельно — “ Вечера памяти”. 38 в Доме актера и один в малом зале филармонии – о Блюмине Марке (композитор, директор Самарской филармонии, -ред.) мы вспоминали. В жюри конкурса “Театральная муза” работала.

— А книги, Светлана Петровна! Монография о Даниловой. Cборник статей “Выбор судьбы”. Роскошный двухтомник об истории Оперного. А какая была презентация!

— Я, честно говоря, не ожидала. Прийдет, думала, человек 150. А вышла на сцену и обомлела: вся тысяча мест занята. И почти все книги разошлись.

— А как вам, Светлана Петровна, Самара сегодня?

— Моя жизнь все-таки очень ограничена — сфера культуры. Я и сейчас так живу. Машина подошла к подъезду – села, еду в театр, или филармонию.

— Но в окно-то смотрите?

— Из окна дома на “помойку” смотрю. И то, что я там вижу каждое утро, огорчает меня страшно! Я в войну не видела, чтобы люди по помойкам побирались. А сейчас вижу это каждое утро. А когда еду куда-то по городу, то ощущение такое, будто у города пародонтоз. Архитектурный пародонтоз. Высотки в центре Старой Самары как раскачавшиеся зубы. Хорошо, что успела уйти до этого беспредельного строительства. И вообще, скажу вам: мне настолько лучше работается в статусе свободного человека. Я делаю ведь то же, что и всегда делала и хотела делать. И даже больше, потому что нет административной и хозяйственной работы, которая так много сил и времени отнимает. Я даже жалею иногда, что не ушла раньше.

— Эффективных искусствоведов, Светлана Петровна, гораздо больше, чем эффективных чиновников. Так что, оставьте судьбу в покое — она правильно поступала, когда держала вас на Красноармейской. Кстати, про чиновников. Что, на ваш взгляд, тут главное?

— Профессионалом нужно быть и работать в сильной команде. C людьми, за которыми хотелось бы тянуться.

— Ну и будешь все время бояться, что подсидят.

— Бояться надо не талантливых и профессиональных, а бездарных и некомпетентных.

— Ну, хорошо – не подсидят. Ну, будут же спорить. У них же мнение свое на все, у одаренных.

— И спорили. Спорили без оглядки на то, что я — начальник. Одного Бориса Александровича Рябикина (театральный режиссер,- ред.) вспомнишь! А Чернышев ( балетмейстер, народный артист России, -ред.) какой спорщик!

— Ну и, Светлана Петровна, на “посошок”. Cамое яркое театральное впечатление. Из последних.

— “Фальшивый купон” в СамАрте. Очень хороший спектакль.