Дом на Куйбышевской

Жизнь во дворе была отголоском событий в стране

Дворяне с Дворянской улицы

Дом моего детства, расположенный на улице Куйбышева, 34, выглядит сейчас довольно жалко, и может показаться, что никакой особой ценности он не представляет — обычная городская усадьба, к тому же разваливающаяся на куски. Но если вспомнить людей, которые там жили, то сразу этот дом воспринимается как вместилище судеб.

Воспоминания детства остаются с человеком на всю жизнь. В памяти до сих пор живы мои давние соседи, и, решив рассказать об их нелегких судьбах, я как будто бы отдаю им долг. Ведь они поддерживали нашу семью как могли, учили жизни меня, в то время маленькую девочку, и просто… относились ко мне с добром.

Когда мы переехали из деревянного дома бабушки в собственную квартиру на Куйбышевской, родители были счастливы. Но не я. Мне тогда было шесть лет, и я привыкла к маленькому саду, полному цветов летом и уютно потрескивающей печке, у которой мы читали сказки с бабушкой в студеные и снежные зимние вечера. А здесь — не двор, а каменный мешок, квартира с ободранными стенами и совсем пустая. Я сразу разревелась и заявила маме, что хочу назад, к бабушке, потому что у нас ничего нет — ни стола, ни стула, ни посуды.

Пока мама успокаивала меня, к нам поднялась познакомиться соседка снизу — Лидия Степановна Караулова. Это была маленькая женщина с пучком седоватых волос на затылке и очками на кончике острого носика. Ее небольшие живые глазки лукаво смотрели поверх очков. С шеи свешивалась сантиметровая лента, а передник был утыкан булавками. Лидия Степановна была портнихой, модисткой и скорняком. Одной из лучших в Куйбышеве. Она напомнила мне запасливую Мышь из сказки Андерсена, приютившую бедную Дюймовочку. Оказалось, что у нашей новой соседки не менее доброе сердце. Услышав мои причитания, она всплеснула руками и мигом принесла нам большой деревенский табурет и какой-то темный, немного помятый сосуд. С этих вещей началась самостоятельная жизнь нашей семьи.

Мы с мамой отмыли табуретку, накрыли ее салфеткой и принялись за сосуд. Лишь только мы стали его тереть, он, подобно лампе Аладдина, засверкал и заискрился. Оказалось, что это серебряный кофейник. Пузатенький, с длинным изящным горлышком и кокетливо изогнутой ручкой, изнутри покрытый позолотой, он показался нам настоящим сокровищем. Много лет спустя мы узнали, что этот кофейник когда-то входил в большой набор серебряной посуды, привезенной мужем Лидии Степановны из поездки в Польшу. Но после его смерти, потеряв по окончании НЭПа свою шляпную мастерскую в Симбирске, модистка вынуждена была многое распродать, чтобы переехать в Самару.

— Такой кофейник я видела только в Эрмитаже, — прошептала в восхищении мама, когда мы закончили приводить его в божеский вид. Конечно, она преувеличивала. Но на фоне тогдашней бытовой нищеты этот предмет из другой, богатой, жизни показался нам настоящим даром волхвов. Мама сразу воспрянула духом, засуетилась у газовой плиты, и когда папа пришел с работы, его ждал царский ужин — горячие плюшки и кофе. Мы уселись на пол, а табурет послужил нам кофейным столиком. Мы весело ели плюшки, болтали, и жизнь на новом месте мне вдруг показалась прекрасной.

Дворовые легенды

Наша квартира на Куйбышевской, 34 была надстройкой над длинной старинной конюшней, превращенной после революции в жилые помещения. Все удобства были во дворе. Исключение составлял только бывший господский дом, который располагался перпендикулярно к придомовым постройкам. Тем, кто жил в коммунальных квартирах в бывших барских хоромах, исключительно повезло — у них были высокие лепные потолки, итальянские окна, изящные балконы с витыми чугунными решетками, туалеты и даже ванные комнаты.
Но особой радости жильцы бывших барских хором не выказывали. Наоборот, именно рабочий люд, живший в бывших хозяйственных постройках, был радостен и шумлив — то песни поют, то ссорятся, то выпивают, то, подвыпив, жен по двору гоняют.

А в господском доме было тихо. Там жил сумасшедший старик, который никуда не выходил без большого портфеля. Говорили, что он всегда носил там смену белья и сухари на случай, если его опять арестуют. Одетый летом в белый чесучовый костюм, при галстуке и шляпе, в тщательно начищенных мелом парусиновых туфлях, он был уверен, что он все еще ответработник и обязан ходить каждый день в Учреждение. Из окна выглядывала, поджидая то ли его, то ли пропавшего на войне сына, такая же тихая, испуганная старуха. На первом этаже жили музыканты Боровские, видимо, потомки сосланных царем поляков. Из их окон раздавались иногда звуки пианино.

Говорили, что раньше в бывшем господском доме было весело — к прежним жильцам-интеллигентам приходил в гости сам Сергей Есенин, а у их соседей-революционеров останавливался комдив Чапаев, когда наезжал в Самару.

Ну то, что Василий Чапаев имел в Самаре родственников и довольно часто приезжал в наш город в течение всей своей жизни — то погостить, то по делам службы, известно всем, как и то, что он замечательно играл на гармошке и пел песни. Но вот чтобы Есенин бывал в Самаре… Многие биографы поэта этот факт отрицали. Однако, порывшись в архивах, наталкиваюсь на свидетельство — Есенин близко сошелся в Петербурге с нашим земляком — поэтом Ширяевцем, и когда тот уехал в Туркестан, Есенин, видимо соблазненный описанным в письмах друга теплым и сытным краем, поехал навестить Ширяевца весной 1921 года. И был в Самаре проездом. Вот это и смутило биографов — подумаешь, проездом! Но во времена революционной разрухи остановка поезда продлилась то ли пять, то ли все десять дней. Так что Есенин успел не только осмотреть весь город, но и выступить в Пушкинском доме и познакомиться с местными поэтами, к некоторым из которых даже сходил в гости.

По крайней мере имя одного из самарских устроителей концерта, состоявшегося в Самаре 3 мая, доподлинно известно — это Сергей Любимов, а вот останавливался ли поэт именно в этом доме на Дворянской, как это утверждали старожилы двора, доподлинно не известно.

Внук губернатора Эривани

Другой не менее странный здешний жилец получил от мальчишек прозвище Магнитофон. Это был пожилой мужчина, всегда аккуратно выбритый и одетый — в пиджаке и галстуке, но от которого шел особенный крепкий запах. Это потому, что он приютил в своей комнате множество кошек. Вернее, сначала к нему приблудилась одна, но затем она одаривала своего хозяина регулярно производимым на свет потомством, а Сергей Петрович по доброте душевной не мог их топить. За эту его слабость соседи ненавидели его и строили ему козни. Особо надрывалась симпатичная дама в годах, видимо, злившаяся на Сергея Петровича за то, что он предпочел ее изысканному обществу компанию животных. Но Сергей Петрович называл ее не иначе как «эта вульгарная мадам» и был совершенно счастлив в окружении своих пестрых любимец.

Часто по утрам из его окна раздавались оперные арии, которые прекрасно исполнял яркий баритон. Игравшие во дворе мальчишки гадали, где этот бедный старик мог купить такую дефицитную вещь — магнитофон. А потом, узнав все от той же вредной соседки, что «этот кошатник не только заполонил всю квартиру своими мерзкими тварями, но еще и каждое утро горло дерет», прозвали самого Сергея Петровича Магнитофоном.

Он очень обижался на них и кричал им из окна, которое выходило прямо на школьный двор:

— Вы хоть знаете, несчастные, что такое магнитофон? А я — инженер! Инженер — это звучит гордо!

Он был уже на пенсии, а раньше, по его рассказам, участвовал в реконструкции сызранского железнодорожного моста через Волгу. Инженером он, видимо, был превосходным — часто к нему проскальзывали тщедушные юноши с тубусами под мышкой. За небольшую мзду Сергей Петрович выполнял студентам технических вузов чертежи любой сложности, пробавлялся и какими-то переводами.

Бывший путеец дружил только с одним человеком во дворе — с портнихой Лидией Степановной Карауловой. Она ссужала его деньгами до пенсии. Об этом знал весь двор, так как каждый раз, когда она выдавала ему деньги через форточку, она его громко ругала за транжирство и барские замашки.

— Ну что вы, донна, это исключительно для моих кошечек, — оправдывался он.

Носил Сергей Петрович странную для русского уха фамилию -Фрезе. Как его только ни называли соседи — кто Фрез, кто Фрезер, а мне он представился на французский манер — Серж Фрезе. Верно, потому, что я только что по ступила учиться во французскую школу.

Ему нравилось беседовать со мной, семилетней девчонкой, потому, что я в новом дворе была таким же чужеродным телом, как и он. Когда родители отрывали меня от книг и отправляли «проветриться», я не играла, так как в доме жили одни хулиганистые мальчишки, а тихо сидела на скамейке под окном, каждые 15 минут громко вопрошая курившего у окна отца, можно ли наконец вернуться домой. И для Сергея Петровича я была удобным слушателем. Другие соседи не желали долго говорить с «этим чокнутым». Сейчас я сознаю, что это именно он заронил во мне желание изучать иностранные языки, так как постоянно читал мне то Вергилия на латыни, то «Джиннов» Гюго на французском, то отрывки из «Фауста» на немецком.

Он рассказывал мне о своем отце — большом начальнике в южном городе Баку, о своих гувернерах -французах и англичанах, и о замечательных праздниках, которые были у него в детстве. Он описывал мне и роскошный дом своего родственника — эриванского губернатора. Эти разговоры продолжались несколько лет, пока мы не получили квартиру в новом доме. Тогда я училась уже в старших классах. Несомненно, Сергей Петрович происходил из большой дворянской семьи. Но в то время он был уже совсем одинок. Из его рассказов я сделала вывод, что то ли он сам, то ли его родственники были репрессированы и от большой известной в Питере и Баку семьи не осталось почти никого. К тому времени у него из родни уцелела одна 90-летняя питерская тетка.

Я долгое время не знала, были ли его рассказы правдой или его фантазиями. Иногда я наведывалась в свой старый двор и видела там поседевшего и похудевшего Сергея Петровича. Он не жаловался на жизнь, но продолжал занимать у портнихи денег и дружески пикироваться с ней. Затем мне сообщили, что он слег и был увезен в больницу, где вскоре умер. Поскольку родственников у него не было, он был похоронен за казенный счет на самарском старом кладбище. Сердце сжалось — такой замечательный человек и такая печальная участь! Я о нем никогда не забывала.

И вот, работая над статьей о российских французах, я наткнулась в записях Петербургского генеалогического общества на строчку о дворянском роде Фрезе.

А на сайте «Наш Баку» я нашла сведения, подтверждающие рассказы Сергея Петровича. Оказалось, что действительно был инженер Петр Петрович Фрезе. Он жил с 1873 года по 1938-й годы и вполне мог быть отцом Сергея Петровича Фрезе. По «сталинским спискам» Петр Петрович Фрезе был действительно репрессирован и расстрелян в январе 1938 года. Похоже, что Петр Петрович — сын горного инженера Петра Александровича Фрезе, жившего с 1844 года по 1918-й в Петербурге. Он вместе с другим инженером — Яковлевым — считается создателем первого русского автомобиля, который был выпущен в 1896 году. И этот пункт совпадал с рассказами моего бывшего соседа. А эриванским губернатором был также один из Фрезе — Александр Александрович (или Вильгельм Вильгельмович). По всему получается, что это двоюродный дед Сергея Петровича.

Инженер — это звучит гордо!

Давным-давно приехавший в Россию немецкий род Фрезе дал России много горных инженеров и инженеров-путейцев. Люди, которые создавали транспортную и промышленную структуру России, достойны того, чтобы о них помнили потомки.

Самым известным из Фрезе был, конечно, Петр Александрович. Окончив карьеру горного инженера, работал на экипажной фабрике К.К. Эллиса в Санкт-Петербурге и впоследствии стал компаньоном владельца фабрики. В конце XIX века фирма получила новое наименование «Фрезе и Эллис». В 1895 году вместе с изобретателем Евгением Яковлевым Фрезе начал работу над двухместной коляской с одноцилиндровым двигателем. Все детали двигателя были изготовлены в России.

В 1899 году с разрешения Николая II Фрезе организовал «Акционерное общество Фрезе и Ко». В 1902 году фирма «Фрезе и К» выполнила первый и единственный заказ военного ведомства на постройку восьми механических экипажей для войсковых маневров под Курском.

Это был первый русский автомобиль с бензиновым двигателем. Он был сделан по последнему слову техники того времени, имел массу 300 килограммов, а его скорость достигала 20 верст в час. Успешное испытание автомобилей российского изобретателя Петра Фрезе в условиях военных учений стало для фирмы неплохой рекламой. И в этом же году фабрика построила первый в России грузовик, а годом позже — автобус. 13 апреля 1902 года были проведены испытания первого в России троллейбуса, который еще называли «электрическим автомобилем». Весил троллейбус 819 килограммов.

В 1902 году на Санкт-Петербургской экипажной фабрике Фрезе для внутрицеховых перевозок успешно применяли простейший грузовой троллейбус, который по результатам испытаний был рекомендован специалистами к использованию на пассажирских линиях Санкт-Петербурга и Баку.

Похоронен отец русского автомобиля на Никольском кладбище рядом с Александро-Невской лаврой.

Потомки Ямгурчей-Караула

Лидия Степановна Караулова была уже немолода, глаза слабели, но она не прекращала шить. Ей не так были нужны деньги, сколько хотелось, чтобы вокруг всегда были люди. Она боялась одиночества. По этой причине она всегда шумно отмечала свой день рождения и другие праздники, созывая много гостей.

И вот однажды, когда зимние каникулы уже закончились, Лидия Степановна пригласила меня одну, без родителей, к себе в гости.

— Приходи на елку в честь Старого нового года, — сказала она.

В ее просторной квартире собралось с десяток детей. Мы прошли через кухню-мастерскую, где на плите грелись чугунные утюги разных размеров, а вдоль стен стояли зингеровские машинки: одни для меха, другие — «белошвейки». Миновали столовую и открыли двери в гостиную.

Там была наряжена огромная елка, на которой были развешаны старинные стеклянные игрушки и блестящие фигурки, завернутые в разноцветную фольгу. До сих пор я не видела ничего более интересного: лиловые феи в острых колпаках, пунцовые факиры в чалмах, серебряные ангелочки с крылышками…

Посвященный в тайну внук одной из клиенток Лидии Степановны прошептал:

— Знаешь, а внутри они шоколадные.

И тайком протянул руку, чтоб выкрасть и съесть сокровище. Но Лидия Степановна вовремя вмешалась. Она пояснила, что этому шоколаду уже много лет, он был привезен из Швейцарии еще до Октябрьского переворота, и теперь им можно только украшать, а есть — ни-ни!

И позвала нас за накрытый кружевной скатертью стол, уставленный ее самодельной вкуснейшей выпечкой — сметанным пирогом, песочным тортом с прослойкой из черносмородинового варенья и другими забытыми нынче лакомствами. Мы сразу накинулись на эти вкусности, шумно втягивая горячий чай с блюдечек. Красота!

Елка отражалась в огромном зеркале венецианского стекла с золотой лепниной, вдоль стен стояли этажерки с хрустальной и фарфоровой посудой, на полу лежал персидский ковер.

Но все это великолепие было подернуто патиной времени и слоем пыли, а ковер был вытерт почти до основания. Все говорило о том, что хозяйка знавала когда-то хорошие времена. А теперь жизнь ее одинока и трудна. Сергей Петрович, который тоже был приглашен, сел за разбитое пианино и запел своим бархатным баритоном. Мы водили хоровод вокруг елки. И пели не обычную заунывную «В лесу родилась елочка», а веселую песенку, которой они нас научили и под которую можно было даже скакать: «Вырастала елка в лесу на горе!».

А со стены на наше веселье смотрел красивый светловолосый мальчик в папахе и белой шубке, подпоясанной красным кушачком. Это был большой портрет сына хозяйки, который давно уже жил в далекой Москве и наезжал к матери очень редко.

Я поняла: старушка суетилась, расходовалась, готовила праздник именно для него, этого мальчика, чтобы представить себе, что он еще маленький и что он рядом с ней.

И вот интересно: опять же в списке дворянских фамилий России я отыскала и Карауловых. Это русский дворянский род, предок которого, посол хана Золотой Орды в Москву Ямгурчей-Караул, остался в Москве и принял крещение.

Я написала исследовательнице генеалогии Карауловых, носящей эту фамилию, и она подтвердила мне, что в Поволжье жило до революции много представителей этого славного рода. Вот ее ответ:

«Уважаемая Татьяна, как мне известно, приволжская ветвь дворянского рода Карауловых была очень многочисленная, Карауловы были внесены в дворянские родословные книги различных губерний, в том числе Самарской, Пензенской и других. В моем списке имени Лидии Степановны Карауловой нет, но у меня имена только до 1900 года».

Я уверена, интересные истории хранит каждый дом старого города, и хорошо бы собрать их для потомков, пока еще живы люди, которые могут их рассказать.

СПРАВКА «СГ»

Дом на ул. Куйбышева, 34 (бывшая Дворянская, 40). В 1850-м году первый каменный одноэтажный дом построил на этом месте мещанин Т.А. Новокрещенов, в 1882 году новый владелец Е.Ф. Паньшин (Афанасьев) перестроил его в двухэтажный, во дворе появилась каменная изба, прачечные, погреб и деревянные службы. В 1899 году его наследники Зеленовы построили во дворе одноэтажный каменный дом и навесы на каменных столбах. С 1902 по 1918 годы усадьбой владела А.А. Разсыпнова. Хозяйка проживала во дворе в деревянном флигеле, а два каменных дома сдавала квартирантам, имена которых тоже сохранились: это были П. Е. Зеленова, П.М. Шефтель, Л.С. Мокеев. После национализации в 1919 году все строения на усадьбе стали жилыми.

Читай, где удобно