Девчонки из ремесленного

Люди, пришедшие в войну на ЗИМ, связывали с заводом всю свою дальнейшую жизнь

Суровый 41-й год заставил школьников встать из-за парты к станку — изготавливать боеприпасы для фронта. Роза Павловна Бельская начинала свою трудовую деятельность в 15 лет токарем на ЗИМе.

«СЕРЫЕ ДОМА»
Я была одна у мамы, отец служил в ЧК и очень много ездил по городам. Меня постоянно отправляли к бабушке в деревню. Я не знала никаких детсадов и лагерей. Меня вырастила бабушка в селе Коптяжево — это отсюда 125 километров поездом ехать и еще долго идти пешком. В деревне жилось тяжело. Дед умер очень рано. А бабушка осталось одна с пятью девчонками и одним пацаном. Все помогали по хозяйству. Серпом жали пшеницу. Привозили рыдван с соломой, которую кидали у каждой избы. Я эту солому брала, крутила, затем из нее вязали снопы. Мне было восемь или десять лет.

А родилась я в 1925 году. Сначала мы жили у тетушки на квартире, а в 1939-м нам дали коммунальную квартиру в «серых домах» у Оврага Подпольщиков. Там был Вшивый рынок, на котором продавали все, что хочешь. «Серые дома» — это четырехэтажные ведомственные дома завода имени Масленникова. В коммуналке жили — ладили. С двумя соседями, маленькая кухонька, как выйдешь — дверь в туалет.

Училась я в 58-й школе. Окончила шестой класс и должна была пойти в седьмой, но началась война, и меня мобилизовали. В августе прислали одну повестку в ремесленное училище, потом вторую. Я не хотела туда идти. Это училище называли «кобловка» и направляли туда только плохих учеников. А я хотела после школы в техникум. Третью повестку принес милиционер. Мама мне говорит: война — тебя могут посадить!

В ГРУППЕ ОДНИ ДЕВЧОНКИ БЫЛИ

Первым делом мне выдали одежду в стопке: шинель, мальчиковую рубашку, юбку, брезентовые туфли и берет — все черного цвета. Вся наша учеба заняла неделю или меньше. Меня поставили к токарному станку — мозеровскому, немецкому, и показали, как и что надо делать. На Хлебной площади тогда был судоремонтный завод, производивший литье для минометных мин. Мы садились на машину «трехтонку», клали доски в кузов вместо лавочек. Мастер ехал в кабине с шофером. В первую военную зиму мороз был такой, что птицы на лету замерзали. А мы — у кого есть варежки, у кого нет. Приедем, набросаем заготовок в кузов, везем к себе на завод Масленникова. Сгружаем и тащим на носилках в подвал, где располагались наши цеха. Это литье валили к моему станку, потому что моя операция была первой. Заготовка для мины весила килограммов пять или больше — размером с мою голову. Я снимала окалину с литого корпуса мины, при этом без конца ломала победитовые резцы. Каждую деталь я точила до определенного веса и размера — несколько раз откручивала, мерила, взвешивала. Я обрабатывала наружную часть мины, на следующей операции делали резьбу, затем еще несколько станков обрабатывали корпус. И 17-е ремесленное училище делало стабилизаторы. Норма выработки была: до последнего, как закончим, опять едем за новыми. Наш мастер

Геннадий Петрович Вараев был старше нас лет на пять всего. Затрещит мой станок, он тут же подойдет: опять резец сломала. Хороший он был человек, бегал от станка к станку и всячески нас опекал, в столовую с нами ходил. Когда женился, жена его очень ревновала к нам. В нашей группе были одни девчонки, многих я, конечно, уже забыла. С Любой Назаровой мы очень дружили. Возили нас в войну и на авиационный завод, везде нужны были квалифицированные рабочие. Там такие часы были, и в эти часы мы клали бирочку, отмечались, когда пришли. За опоздание на 15-20 минут нас могли судить согласно военному времени.

ВОЙНА ВОЙНОЙ…
Кормили нас три раза в день по рабочей карточке — 700 граммов хлеба. Если теряли карточку, то все — хоть умирай. Было очень много карманников, воровали ужасно, особенно в трамвае. И во время войны, и после. На Фабрику-кухню напротив завода, нас водили строем. В семь утра завтрак, затем обед, ужин. Стол, покрытый железом, размером с комнату и алюминиевые тарелки. Приносили кастрюлю, наливали. Когда была дополнительная работа, нам давали дополнительную еду — лепешки овсяные, ими легко было подавиться — овес с колючками. Ели и жмых. Это когда подсолнечное масло из семечек прессуют, вот такие кубики получаются. К концу войны появился маргарин, маргуселин, комбижир. Все это было немецкое, трофейное. Кто был на фронте, мог прислать посылку, а офицеры — они хорошие посылки слали.

А уж летом с завода Масленникова нас возили собирать капусту, морковь и картошку. Машина копала, а мы подбирали.
Особенно много работы у нас было во время Сталинградской битвы. В 43-м году я была токарем третьего разряда, порядковый номер 160. Работали по 12-14 часов, иногда до утра. Залазили на крышу училища в пять часов утра — поспать. Под открытым небом около труб — они теплые. Директор училища Володин устраивал обход, придет к станку — нет никого. Он на крышу, и давай гнать нас оттуда матом. Мы несемся вниз, кто по лестнице, кто прыгает прямо с крыши. И как никто шею не сломал…

ВЛЮБЛЯЛИСЬ

Вечером после работы мы ходили на танцы в «Звезду». Сцена, радиола, вальс. Сдвигались лавочки по стенам, освобождался зал. Мы начинали танцевать и никогда не ждали, когда нас пригласят. Мальчишки были старше нас, у них была бронь — станки в заводе большие, девчонки не везде могли работать. За «серыми домами» стоял 7-й танковый полк, и наши заводские мальчишки не разрешали нам танцевать с танкистами, нередко дрались с ними. Но драки в те времена были какие-то безобидные.

Танго, фокстрот, рио-рита… Я была танцорка, танцевала с первого до последнего вальса. Сделала шестимесячную завивку у парикмахера. Косы мне мама не разрешала трогать, но я все равно их остригла. Туфли у меня были, наверное, из картона, с чем-то блестящим сверху. Я их купила на барахолке, на Революционной. Помню, в магазине появились штапельные материалы по рубль шестьдесят восемь. Не ситец и не шелк — из какой-то химии. Это в конце войны начали из Германии привозить. Мы всю ночь стояли в очереди, номер записывали на руке. Когда открыли магазин, мы так лезли в эту дверь к прилавку! Я выбрала синий с беленькими бантиками. Три метра. Мама сшила мне платье.

В войну сюда был эвакуирован Большой театр. У меня был парень, электрик, он часто приносил билеты. Я видела Лемешева и Козловского, который приезжал даже в «Звезду». Холодно было в зале, где мы танцевали, и он на 40 минут задержал концерт — не выходил на сцену, пока не протопят. Вышел. Взял стул, сел на него верхом и запел. Мне кажется, он был немножечко поддатый, чтобы не замерзнуть. 42-й год был ужасно холодным.

ЗАВОД
В войну адрес ЗИМа был почтовый ящик №59. Где сейчас возле дворца «Звезда» ресторан рядом с елочками, там в войну была наша проходная. Когда мы выходили с завода, нас обыскивали. Открывали сумки, смотрели карманы. А что мы могли вынести? Если только пергаментную бумагу, но ее не отбирали.

На заводе я проработала до 80-го года. Сейчас завод раскурочили, а ведь на нем работала вся наша династия. Мама моя и муж, и дочки. Я инвалид второй группы, но ничего, меня не забывают. То в театры, то на концерт, то в филармонию приглашают. Не так давно нас в «Звезду» приглашали на праздник. Так у нас даже сумки проверили. Знаешь, как было обидно.

РОДИТЕЛИ
У мамы в войну была карточка иждивенца — 250 граммов хлеба. Мама вязала. Покупала пряжу, вязала кофточки и продавала на рынке. От мамы я унаследовала склонность к рукоделию. Вяжу для внуков и правнуков — одних носков связала пар двести.
Папа в Гражданскую войну был сильно ранен. Ногу пробило пулей насквозь. Рана не заживала годами. Когда его посылали на фронт, у него всякий раз открывалось кровотечение. А в 49-м году он умер в больнице. Закончилась война, но время еще тяжелое было. Я к нему часто ходила. Однажды пришла — кровать его пустая. Думаю, на лечение повели. А мужчины говорят: умер твой отец. Умирал, все говорил: Роза. Ждал тебя.
Я его похоронила. Дали мне лошадку, на ней мы его увезли.

СЕМЬЯ
Отец умер, а я в конце года замуж вышла, и мы переехали к свекрови на Челюскинцев. Там дома были вниз до самой Волги. Город был маленький. Недалеко от Ладьи располагались наши частные дома, это место называлось Афон. Жили мы огромной семьей в небольшом доме. Сделали кухню, отдельную дверь. Туалет на улице, водопровод тоже. У свекрови было два сына и дочка. У нас было трое детей, у старшего брата мужа тоже трое, и трое у золовки. Девять человек детей было, и восемь взрослых. Жили дружно.

А в 1962-м году случилась ужасная трагедия. Муж погиб в заводе. Он был бригадиром такелажников, это тяжёлая работа. В конце рабочего дня неисправный станок из цеха №8 надо было срочно везти чинить. Его закрепили цепью к подъемнику и стали поднимать. Саша зашел с другой стороны станка, чтобы помочь поставить его на тележку. Толкнул, а цепь ослабла, и он упал, поскользнувшись на разлитой эмульсии… А я еще за проходную не вышла.

Трое детей у меня осталось. Сыну 8 лет тогда было, дочкам 10 и 13. Бутусов Евгений Иванович, директор завода, нам очень сильно помог. Вот эту квартиру мне дали на пять человек. Мама еще со мной была. Завод мужа похоронил. Московская прокуратура была. Я три месяца бюллетенила. Кто знал меня — подходили, сочувствовали. А кто не знал — говорили: вот она пошла, чей муж погиб в заводе.

Ужасную трагедию я пережила. Но вырастила детей. У меня пять внуков и пять правнуков. Все хорошие — плохих в моей семье никого нет.

Я даже не знаю, что еще можно, сыночек, рассказать тебе. Жизнь неплохую я прожила, и сейчас бы еще раз хотела прожить такую жизнь.