Режиссер Георгий Исаакян о премьере «Евгения Онегина»: «На репетиции мы пытаемся создать живых людей»

25, 26 и 28 января в Самарском академическом театре оперы и балета имени Шостаковича состоится премьера. На сцене — «Евгений Онегин» (12+). Опера родилась в результате слияния творчества двух гениев — Александра Сергеевича Пушкина и Петра Ильича Чайковского. Авторскую версию спектакля представит известный режиссер Георгий Исаакян.

Движение вперед

— Если говорить о культурном коде нации, «Евгений Онегин» — совершенно особенное произведение. Мы даже не осознаем, насколько этот роман в стихах разобран на цитаты, насколько он повлиял на современный русский язык. Метафоры, которыми мы пользуемся как бытовыми, уходят корнями в тот стандарт, что 200 лет назад установил Пушкин.

Культура — это живое тело, которое все время развивается. Если бы Александр Сергеевич относился к ней как к чему-то незыблемому, он бы не изменил язык Державина, Ломоносова и Жуковского.

При всей нашей любви «к отеческим гробам» мы сегодня другие. Когда говорим о неприкосновенности сакральных текстов, то оставляем без внимания тот факт, что Петр Ильич, взяв великий роман Александра Сергеевича, первое, что сделал, — изменил онегинскую строфу. Он вынимал оттуда мешающие ему строчки. Сокращал слова, менял местами и так далее. И Пушкин, и Чайковский понимали, что жизнь культуры связана с движением вперед, с большим или маленьким вкладом, который делается сегодня. Всегда нужно осознавать, что мы стоим на плечах титанов. Однако без заискивания и ханжества.

Каждое поколение читает «Онегина» по-новому, своими глазами. Мы сколько угодно можем рассказывать друг другу на репетициях, что девушка никогда не объяснится в любви парню первая, но весь окружающий опыт говорит о другом. Сейчас скорее молодой человек не сделает первый шаг. Мнимость неприкосновенности классики чудовищно вредна. Особенно в театре, поскольку она не позволяет говорить нормальным человеческим языком.

Базовые идеи не выглядят вчерашними

Главный трюк классики — все ее хорошо знают, и ты должен ухитриться сделать узнаваемое свежим. Самое печальное, когда хрестоматийные тексты вызывают вежливую скуку.

Первая версия «Евгения Онегина» была поставлена мной сначала в Ростове-на-Дону. Потом я работал над спектаклем в Перми. Ту версию мы придумали с художником Вячеславом Окуневым к юбилею Александра Сергеевича — в 1999 году и реализовали в 2001-м. Она вызывала бурные обсуждения, стычки, считалась авангардом. И вот спустя много лет Самарский театр оперы и балета решил, что хочет именно эту версию. Хотя я уверял коллег, что все еще в хорошей режиссерской форме и могу придумать что-то новое и оригинальное.

В процессе репетиций я смотрю на постановку со стороны — ее создавал более 20 лет назад некий молодой человек. И хотя театр — жестокая вещь, идеи в нем очень быстро теряют актуальность, этот спектакль, мне кажется, не состарился. Понятно, что декорации здесь — на одной из самых больших оперных сцен в стране — сделаны заново. Какие-то вещи мы с артистами поменяли, пересочинили. Тем не менее, базовые идеи не выглядят вчерашними.

Не иллюстрация, а создание атмосферы

Опера мало приспособлена для бытописания. Не тот вид искусства. Хотя бы потому, что в быту люди не поют. «Энциклопедия русской жизни» не связана с утварью. Это не краеведческий музей, а собрание взаимоотношений, цитат, символов того, что является для нас русским.

Сейчас я вспомнил, как на первых репетициях, когда спектакль только сочинялся, артисты переговаривались о том, что получается какой-то Чехов. Жизнь усадьбы, которую мы реконструируем — с сенными девушками, с хозяйкой имения, с семейством Лариных. Чайковский писал оперу спустя полвека после создания романа. Другое время, другой император, другие тексты. А мы ставим спектакль спустя еще почти два века. Получается некий транзит от Пушкина через тургеневский «Месяц в деревне» к чеховскому «Вишневому саду». Татьяна, напоминающая героиню «Чайки» еще до того, как пьеса была написана. Переплетения культурных кодов, внутри которых мы живем, с каждой эпохой обогащаются и нарастают. Сегодня мы видим «Онегина» другими глазами.

Спектакль, мне кажется, получается очень русским. Вячеслав Окунев — петербуржец, поэтому в созданном им оформлении виден стиль, имперская мощь. Вместе с тем это не бытописание, не иллюстрация, а создание атмосферы, когда двумя-тремя деталями художник умеет создать то, что невозможно сделать подробной лепкой.

Иллюзия настоящей человеческой жизни

Чайковский хотел назвать оперу «Татьяна Ларина». Его долго уговаривали этого не делать. Однако героиня является центром повествования. Важно, что нигде нет зафиксированного понимания того, кто такая Татьяна, и некоего обязательства: она должна быть идентичной и никакой другой. Причина, по которой экранизации хороших романов почти никогда не бывают успешными: у каждого из нас своя картинка в голове.

На репетиции мы пытаемся создать живых людей, затрагивающих душу зрителя, вызывающих сочувствие. Более того, готовятся несколько составов. Как можно абсолютно разных по физическим данным, по психике, по прожитому опыту людей сделать одинаковыми? Получится плоская фигура. Естественно, каждый исполнитель лепит персонажа из индивидуального материала — из своего тела, своей души. В том еще одно чудо театра — можно смотреть разные составы и каждый раз это будет новый спектакль.

Самарские артисты очень вовлечены в работу. Им интересна та кружевная вязь, которую мы стараемся плести. Несмотря на условность оперного жанра, пытаемся создавать иллюзию настоящей человеческой жизни, отношений, состоящих из миллиона маленьких деталей.

Самарский театр сложно строит свою программу

Свой первый спектакль в Самаре я поставил в 1995 году. Тот театр был лабораторией современной советской оперы. Здесь проходили шумные премьеры, того же Сергея Слонимского, которого театр недавно опять представил с успехом. Я видел «Мастера и Маргариту» на гастролях в Санкт-Петербурге, считаю, что это настоящий подвиг.

Сегодня самарский театр сложно строит свою программу: все время балансирует между узнаваемыми названиями и реконструкцией полузабытых вещей. Он обновляется, и мне кажется, подобная нестатичность, появление новых имен, новых названий — признаки живого организма. 

Самарский театр оперы и балета обладает одними из лучших технических цехов в стране. Мы иногда из Москвы обращаемся за изготовлением каких-то деталей в ваш город. Знаем: здесь есть специалисты, которых либо не найдешь в столице, либо они будут стоить дороже денег. С технологической точки зрения все на сцене должно выглядеть достойнейшим образом. Особенно учитывая тот факт, что это один из самых интересных спектаклей одного из лучших театральных художников современности — Вячеслава Окунева.

С маэстро Евгением Хохловым мы знакомы много лет, можно сказать, дружим. Мы с ним участники Ассоциации музыкальных театров, которую я в данный момент возглавляю. Несколько раз наш фестиваль принимал спектакли вашей труппы. Нас связывают не только коллегиальные, но и человеческие отношения. Он интеллигент петербургской породы, в нем есть сочетание деликатности и понимания того, где художник никогда не пойдет на уступки. Жизнь нас постоянно провоцирует на компромисс, но есть некий стандарт, ниже которого нельзя позволять опускаться. Мне важно наше совместное с ним понимание обязательств перед зрителем, театром, артистами и авторами, к которым мы допущены.

Георгий Исаакян

Заслуженный деятель искусств РФ, лауреат Государственной премии РФ, премии имени Федора Волкова Правительства РФ, Строгановской премии за выдающиеся заслуги в области культуры и искусства, премии «Золотая маска» (2009, 2012).

В Самарском академическом театре оперы и балета поставил оперы «Кармен» (2018),

«Леди Макбет Мценского уезда» (2016), «Богема» (1996, к 100-летию первого исполнения).

Фотография предоставлена спикером