ПРОЕКТ
Детство в концлагере: кровь для летчиков и опыты на малышах
30 апреля 1945 года покончил с собой Адольф Гитлер, советские солдаты подняли красное знамя над рейхстагом. В этот же день трехлетняя оголодавшая Люда Уютова ползком встречает русских танкистов в немецком концлагере.
Я родилась в концлагере Димитравас через два месяца после начала войны. О том, что происходило в то время, много рассказывала мама. Когда я немного подросла, вместе с другими детьми-узниками меня стали использовать в качестве доноров. В Паланге, в усадьбе графов Тышкевичей, немцы развернули госпиталь для летчиков. Им и вливали нашу кровь, которую брали из сосудов на голове. Из-за этого моя голова превратилась в сплошной гнойник. Тех детей, кто уже не мог давать кровь, немецкие медики выбрасывали умирать в ров.
Тех детей, кто уже не мог давать кровь, немецкие медики выбрасывали умирать в ров.
Я родилась в концлагере Димитравас через два месяца после начала войны. О том, что происходило в то время, много рассказывала мама. Когда я немного подросла, вместе с другими детьми-узниками меня стали использовать в качестве доноров. В Паланге, в усадьбе графов Тышкевичей, немцы развернули госпиталь для летчиков. Им и вливали нашу кровь, которую брали из сосудов на голове. Из-за этого моя голова превратилась в сплошной гнойник. Тех детей, кто уже не мог давать кровь, немецкие медики выбрасывали умирать в ров.
В теплое время года взрослых гоняли на тяжелые работы. А на зиму, чтобы не кормить пленных, их сдавали в аренду местным крестьянам по пять марок за человека. В первую военную зиму мы попали к зажиточному хуторянину. Мама не выдержала его домогательств и сбежала со мной на другой хутор. Его хозяин Игнас Каунайтис выкупил нас на три месяца.
Игнас сказал маме: «Будешь моей старшей дочерью, а Люсите — моей первой внучкой». У Игнаса было своих семеро детей, и он приютил еврейского мальчика, мать которого находилась в тюрьме. Я и моя мама стали для его семьи, как родные. Первая кружка молока после дойки коровы всегда была моей. Это были исключительно добрые люди. Сами живя впроголодь, они, рискуя жизнью, помогали нам. Я безмерно благодарна им за все, что они для нас сделали.
В этой семье мы прожили две военные зимы. А в марте 1943 года, как ни старался Игнас этому воспрепятствовать, нас забрали для отправки в лагерь Майданек.
Людей набили в вагоны так, что можно было только стоять. Даже присесть не было возможности. За две недели пути ничем не кормили, и было очень душно. Мы с мамой оказались ближе к борту, и нас выручали щели, через которые мы ловили ртом воздух. Когда прибыли в Майданек, половина из тех, кто был в нашем вагоне, умерли.
В том лагере мы пробыли недолго. Кто-то донес, что мама — супруга политрука. Ее с другими женами политработников направили в Биркенау. Там маме вытравили кислотой на руке «SU», а потом пятизначный номер. Так как мы уже считались «политическими», нас сразу же изолировали от других заключенных в спецбараке.
Осенью 1943 года всех обитателей нашего барака отправили в концлагерь недалеко от Одера. Если в Димитравасе у детей забирали кровь, то тут на нас испытывали какие-то препараты. Их нам давали в конфетах.
В первый раз мне стало плохо, но женщины убедили маму не отдавать меня в лазарет: назад бы я не вернулась.
А мне посоветовали не грызть конфеты, а прятать их за щеку и незаметно сплевывать в рукав робы.
В лагере детям до семи лет еды не давали вообще. Ребятам от семи до двенадцати лет полагалось 75 граммов хлеба из отжимок сахарной свеклы, отрубей, целлюлозной муки и древесных опилок. Нам помогали политзаключенные и иностранные военнопленные, которые подбрасывали разную еду. А еще был один охранник, которого звали Курт. Когда он водил женщин на работы за территорию лагеря, то разрешал им собирать траву. Когда они возвращались, Курт начинал усиленно подгонять их прикладом. Так охрана на воротах успевала посчитать вернувшихся, но не успевала их обыскивать.
В лагере больше всего боялись надзирательниц полек. Казалось, что они постоянно хотят выслужиться. Например, в конце 1944 года женщины нашли за лагерем нашего раненого бортрадиста и тайно пронесли в свою зону, чтобы выходить его, а потом перевести к пленным. Там у него был шанс выжить. Одна из надзирательниц полек узнала об этом и донесла. После пыток его публично казнили.
На площади соорудили помост, на котором его на глазах у всех четвертовали. По приказу коменданта нас, детей, поставили в первые шеренги. Как потом рассказывала мама, у меня в тот момент волосенки на голове стояли дыбом.
В начале 1945 года до нас стали доноситься звуки канонады. А 30 апреля раздался лязг гусениц. Вначале мы решили, что немцы хотят нас передавить. Но это были наши! Мы с мамой так ослабли, что передвигались только ползком. То, что мы тогда испытали, нельзя передать словами.
Танкисты, въехавшие в лагерь, стали доставать еду, открывать банки с тушенкой. Но их остановил капитан-медик. Оголодавшим заключенным могло стать плохо.
После лагеря нас с мамой направили в советский госпиталь в Берлине. Как-то в нашу палату зашел нарком иностранных дел Молотов. Когда ему сказали, кто мы, он всем подписал справки об освобождении из плена.
12 страниц трагедии века
ПРОЕКТ