Наученные Горьким. Часть одиннадцатая

В 1895-96 годах Максим Горький трудился журналистом в «Самарской газете». Писал статьи, фельетоны, заметки, очерки, рассказы. В честь его 150-летия мы продолжаем проект «Наученные Горьким»: знакомим читателей с публикациями нашего именитого коллеги. Материалы взяты из фонда Самарского литературно-мемориального музея имени Максима Горького.

Между прочим
(Мелочи, наброски и т.п.)

… Переменив квартиру, «Самарский Вестник» переменил и свое амплуа, ибо раньше он доносил, а теперь уже поносит…

Я не берусь определить, которая из этих двух «деятельностей» более к лицу ему, но я люблю разнообразие и доволен переменой занятий «Вестника», хотя объектом своих обличительных поношений он и избрал именно мою скромную персону.

Я думаю, что почтенный орган именно потому и целит в меня булыжниками своего остроумия, что я скромен, что я есть фигура малая, безобидная и, в силу этих причин, как раз по зубам дряхлому органу, вполне своевременно потихоньку погибающему от старческаго бессилия и прострации и в предсмертной агонии уже впавшему в безсвязный и безцветный бред, признаки какового были видны еще в его рецензии о «балалайках с руками» и совершенно ясно проявлены им в большом отзыве о маленькой книжке Кауцкаго, где по поводу экономическаго материализма г. М. Аи-нъ, строго соблюдая экономию мысли, был так расточительно щедр на пустыя слова.

Я не претендую на «Вестник» за его несколько неприличный полемический тон, я знаю, каждый есть то, что он есть, и каждый делает, что может, и поэтому я счел бы себя наивным, если бы помыслил о возможности приличнаго тона для органа, в котором сотрудничает загадочный Сфинкс, — человек, который, мне кажется, обуреваем страшным желанием быть невестой на всех свадьбах и покойником на всех похоронах…

Я не думаю, что он обуреваем еще чем-нибудь.

Впрочем, нет — он хочет съесть меня и, кажется, желает запить свой обед «галлипольским маслом»

Приятнаго аппетита!

Я давно подозреваю, что он неравнодушен к «галлипольскому маслу».

***

В бытность мою в Тифлисе сделал я одно курьезное наблюдение над кухаркой моих квартирохозяев…
Была она пшавка* рыжая, сухая, рябая, вечно грязная и сальная, вечно она свирепо хмурила густыя рыжия брови, и желтоватые белки ея темных глаз то и дело или угрожающе вращались, или скрывались за густыми ресницами и вдруг снова блестели странным фосфорическим блеском глаз шакала.
С перваго дня моего перевала на квартиру к ея хозяевам мы не поладили с ней.

Она, таская мои вещи, то и дело толкала меня то тем, то другим и, видя, что это не обращает на нее моего внимания, наконец, ткнула меня кулаком в бок и шопотом сказала мне:

— Дьявол!

Я попробовал объясниться с ней, но она захохотала и ушла.

С этого начался для меня ряд разнообразных мучений. Меня щипали, ругали, впускали мне в комнату тарантулов и скорпионов, клали мне под подушку ящериц, однажды утопили в кувшине с моим вином пару воробьев, и все это делала она, рябая пшавка.

Я, наконец, не выдержал и пошел к хозяину объясняться.

Я все разсказал ему… Он глубокомысленно выслушал меня и сразил таким объяснением:

— Нычэго! Нэ обращей вныманья! Наплуй на нэе. Это она тобой ынтэресуэтся.

Я вспомнил об этой рыжей дикарке по поводу любезнаго внимания ко мне со стороны г-на Сфинкса.
Не потому ли и он выпускает на меня скорпионов своего остроумия, что очень уж интересуется мной, но по молодости своих лет и жизненной неопытности никак не может более культурным способом обратить на себя мое внимание?

***

Сфинкс пишет мне разные неудобь-произносимые комплименты и сам же «от удовольствия зажимает нос».

Пишет он, по собственному сознанию, с удовольствием, но мне кажется, что он пишет с трудом.

Из него плохо «излезают мыслити», как выражаются болгарские поэты.

Но когда «мыслити сички** излезут» из него, он действительно с удовольствием ставит точку и рад, что из него испарилось все отягощавшее его голову.

Он желает быть первой совой в старом дуплистом и скрипучем дереве, ну и пусть его будет.

Как и чем можно помешать человеку в его стремлении исковеркать себя до утраты всякаго человекоподобия?

Пускай его доставляет публике дешевое и смешное увеселение, деятельность ничего себе — нетрудная и, должно быть, недурно оплачиваемая?

А?

***

А еще Сфинкс говорит о «настоящих литераторах», должно быть, о тех самых «восьми птицах», отлет которых из «Самарской газеты» своевременно отметил блаженной памяти сотрудник того же «Вестника» Гаврило.

Да, с той поры прошло некоторое время, «настоящие литераторы» перепорхнули в «Вестник», где ныне и чирикают более или менее «по-настоящему», но другия мелодии.

Запевалы у них нет, каменный Сфинкс — плохой дирижер, и по сей причине разсуждения об экономическом материализме Кауцкаго нимало ни мешают настоящим литераторам помещать в своем органе перепечатки передовиц из «Московских Ведомостей».

Иное место — иныя песни, это настоящий смысл деятельности настоящих литераторов?

Иегудиил Хламида
Суббота, 5 августа 1895 года, №167

*Пшавы — одно из кавказских племен. Живут в Сигнахском уезде Тифлиской губернии.
**Сички — всё.

Наученные Горьким. Часть десятая